Я – Рамта, «Рам». На древнем языке моих времен это означает «Бог». Я – великий Рам индийского народа, ибо я, рождённый в утробе женщины и от плоти мужчины, был первым человеком, который вознёсся с этого плана. Никто меня не учил этому; я научился возноситься через врождённое понимание Бога, живущего во всём. Я был также человеком, который ненавидел и презирал, человеком, который рубил мечом, завоёвывал и правил до момента моего просветления.
Я был первым завоевателем, которого познал этот план. Я начал поход, который длился шестьдесят три года, и я завоевал три четверти известного мира. Но моим самым великим завоеванием стало покорение самого себя, когда я решил помириться со своим собственным существованием. И когда я научился любить себя и объял своей любовью всю жизнь, вместе с ветром я вознёсся в вечность.
Я вознёсся перед моим народом на северо-восточном склоне горы Индус. Мой народ, насчитывающий более двух миллионов человек, состоял из лемуров, народа из Ионии – впоследствии названной Македонией, – и племенного народа, бежавшего из Атлантии, которую вы называете Атлантидой. Это от моего народа идёт родословная тех, кто сегодня населяет Индию, Тибет, Непал и Южную Монголию.
Я жил на этом плане только одну жизнь 35 000 лет назад, согласно вашему пониманию времени. Я был рождён в невежестве и отчаянии несчастных людей, пилигримов из страны под названием Лемурия, ютившихся в трущобах Оная, великого города-порта Атлантии, в её южной части. Я пришел в Атлантию во времена, которые называют «последним столетием» перед тем, как континент проломился и большая вода покрыла его землю.
В то время Атлантия была цивилизацией людей большого интеллекта, отличавшихся высокой одарённостью в понимании наук. Уровень развития их научного знания был намного выше того, на котором сейчас стоит ваша наука, так как атланты уже начали понимать и использовать принципы света. Они знали, как превратить свет в чистую энергию через то, что вы называете лазерами. У них были даже воздушные корабли, которые работали на световой энергии. Эта наука путём транскоммуникации была им передана созданиями из других звёздных систем. И хотя их корабли были очень примитивными, тем не менее они обладали мобильностью и способностью передвигаться по воздуху. Поскольку атланты были сильно увлечены научной техникой, они боготворили интеллект. Таким образом, интеллектуальная наука стала религией атлантов.
Лемуры сильно отличались от атлантов. Их социальная система была основана на мысленной коммуникации. У них не было развитой техники, было только глубокое духовное понимание, потому что мои предки обладали внутренним знанием невидимых ценностей. Они почитали и боготворили то, что находилось за луной и за звёздами. Они любили сущность, которая не могла быть опознана. Это была сила, которую они называли Неопознанный Бог. Поскольку лемуры поклонялись только этому Богу, атланты презирали их; они презирали все, что было непрогрессивным.
В дни Рама, когда я был маленьким, жизнь была очень трудная и безрадостная. К тому времени Атлантия уже потеряла свои технические средства, так как её научные центры были разрушены задолго до того. Проводя опыты по использованию световой энергии на воздушных кораблях, атланты проткнули облачное покрытие, которое полностью окружало вашу планету; подобное покрытие окружает сегодня Венеру. Когда они пробили стратосферу, сверху пришла большая вода и произошло замерзание, вследствие чего большая часть Лемурии и северные территории Атлантии оказались под великими океанами, поэтому народы Лемурии и Северной Атлантии перебрались в южные районы Атлантии.
С тех пор как на севере была утеряна научная техника, жизнь на юге постепенно стала примитивной. В течение тех ста лет – прежде чем вся Атлантия погрузилась в океан – её самая южная часть деградировала до тирании. Тираны управляли народом не республиканским путём, а властью неопровержимого закона. При правлении неопровержимого закона лемуры считались навозом, они считались ниже уличных собак.
Только на мгновение представьте себе существование, когда на вас плюют, на вас мочатся и позволяют вам омыться только вашими слезами. Представьте себе осознание, что уличные собаки едят лучше, чем вы, вы, кто жаждет хоть чего-нибудь, чтобы погасить агонию в животе.
Было обыденным явлением видеть на улицах Оная издевательства над детьми, избиения и насилование женщин. Было обыденным видеть на дорогах атлантов, проходящих мимо голодающего лемура и прикрывающих свой нос платками из тонкого льна, пропитанными жасминовой и розовой водой; ведь мы считались вонючими и жалкими предметами. Мы были ничто: бездушные, бессмысленные отходы интеллекта, потому что мы не владели научным пониманием таких вещей, как газ и свет. Поскольку мы не проявляли интеллектуальных наклонностей, нас превратили в рабов для работы на полях.
Вот именно тогда родился я на этом плане. Такими были мои времена. В каком таком сне очутился я? Пришествие человека, облачённого высокомерием и глупостью интеллекта.
Я не винил свою мать за то, что я не знал, кто был мой отец. Я не винил своего брата за то, что мы были не от одного отца, и я не винил свою мать за нашу полнейшую нищету. Когда я был маленьким, я видел, как мою мать вытащили на улицу и втоптали в землю её красоту. После того как над ней надругались, я видел, как рос ребёнок в её животе, и я знал, чей он. Я видел, как плакала моя мать, горюя о ребёнке, который родится, чтобы страдать на улицах, как мы страдали на той «Земле Обетованной». Поскольку моя мать была слишком слаба, чтобы самой разрешиться от бремени, я помог ей родить мою сестрёнку. Я рыскал по улицам в поисках пиши, убивал собак и диких уток; по ночам я воровал зерно у зерновладельцев – я был очень проворным. Я кормил мать, а она в свою очередь кормила грудью мою сестрёнку.
Я не винил свою маленькую сестру за смерть моей любимой матери: девчушка высосала из неё последние силы. У моей сестры открылся понос; то, что входило в её тело, не задерживалось в нём, и жизнь в её теле тоже угасла.
Я положил сестру рядом с матерью и пошел собирать дрова. Покрыв тела ветками, я ускользнул в ночь достать огня. Я прочитал молитву за мать и сестру, которых я очень любил. Потом я быстро разжёг костёр, чтобы зловоние не успело дойти до атлантов, иначе бы они швырнули тела в пустыню на растерзание гиенам.
Пока я смотрел, как сгорали моя мать и сестра, моя ненависть к атлантам возросла до такой степени, что я её ощущал, как яд огромной гадюки, внутри моего существа. А ведь я был всего лишь маленьким мальчиком.
Пока зловоние и дым от огня расстилались по долине, я думал о Неопознанном Боге моего народа. Я не мог понять несправедливость этого великого Бога и почему он создал монстров, которые так ненавидели мой народ. Что сделали моя мать и сестра, чтобы заслужить такую жалкую кончину?
Я не винил Неопознанного Бога за его неспособность любить меня. Я не винил его за то, что он не любил мой народ. Я не винил его за смерть моей матери и сестрёнки. Я не винил его – я его ненавидел.
У меня не осталось никого: мой брат был похищен сатрапом, взят в подчинение и увезён в земли, которые позже назовут Персией. Там над ним издевались ради удовольствия сатрапа и его потребности, называемой «плотское удовлетворение».
Я был юноша четырнадцати лет – кожа да кости, да горечь в сердце, глубокая горечь. И я решил сразиться с Неопознанным Богом моих предков; я чувствовал: это было единственное, за что стоило умереть. И я твёрдо решил умереть, но так, как подобает достойному мужчине. Я чувствовал, что умереть от руки человека было недостойно.
Я увидел большую гору, таинственное место, видневшееся на далёком горизонте. Я подумал, что если Бог есть, то он должен жить именно там – над всеми нами, – как жили над нами те, кто правил нашей землёй. Если я заберусь на неё, подумал я, то смогу выйти на Неопознанного Бога и заявить ему о своей ненависти за его несправедливость к человечеству.
Я покинул свою лачугу и много дней добирался до большой горы, поедая по дороге муравьев, цветки акации, корни растений. Добравшись, я поднялся на заснеженную вершину, окутанную пеленою облаков, готовый к схватке с Неопознанным Богом. Я крикнул ему: «Я – человек! Так почему же я не достоин им быть?» И я потребовал, чтобы он показал мне своё лицо, но ответа не последовало.
Я опустился на землю и зарыдал; снег превратился в лёд от моих слёз. А когда я поднял голову, я увидел необыкновенную женщину; она протягивала мне огромный меч. И она мне сказала: «О Рам, ты, сломленный духом, твои молитвы были услышаны. Возьми этот меч и покори самого себя». И в одно мгновение она исчезла.
Покорить самого себя? Я не мог повернуть клинок, чтобы отрубить себе голову: мои руки не доставали до рукояти меча. И все же тот огромный меч говорил мне об оказанной чести. И я уже не дрожал на холодном ветру, нет, тепло разливалось по всему моему телу. Я взглянул на то место, куда упали мои слёзы, – там вырос цветок, благоухающий таким сладким ароматом, что я сразу понял: это был цветок надежды.
Я спустился с горы, неся в руке огромный меч. Тот день был записан в истории индусского народа как Грозный День Рама. К горе ушёл подросток, а вернулся мужчина. И куда только делись тщедушность и слабость тела – я был Рам в полном смысле этого слова. Я был молодой удалец, окружённый грозным сиянием и с мечом выше моего роста. Иногда я думаю, что тогда я медленно вникал в суть вещей, потому что я так никогда и не понял, почему, будучи таким огромным, что за его рукоять могли взяться девять рук, тот необыкновенный меч оказался таким лёгким, что я смог его нести.
Я возвращался в Онай. В полях, раскинувшихся на подступах к городу, я заметил старую женщину; она стояла и, прикрыв глаза от солнца, смотрела на меня. Скоро все приостановили свои работы. Остановились повозки. Прокричали ослы. Наступила тишина. Когда люди подбежали поглядеть на меня, мой вид, должно быть, подействовал на них очень внушительно, потому что каждый из них подобрал своё жалкое орудие труда и последовал за мной в город.
Мы разрушили Онай, потому что атланты плюнули мне в лицо, когда я потребовал открыть зернохранилища, чтобы накормить наших людей. Настолько неподготовленными оказались атланты, что взяли мы их легко и просто: они не умели сражаться.
Я открыл зернохранилища для наших бедных людей, а потом мы сожгли Онай дотла. Мне даже и в голову не пришло, что я не смогу этого сделать, потому что тогда мне было абсолютно всё равно: жить или умереть; у меня не осталось ничего, ради чего стоило сохранить свою жизнь.
Когда бойня и пожары закончились, внутри своего существа я всё ещё ощущал глубокую боль – моя ненависть не была удовлетворена. Тогда я убежал за холмы, чтобы спрятаться от людей, но они последовали за мной, несмотря на то что я их проклинал, плевался и бросал в них камнями.
«Рам, Рам, Рам, Рам», – выдыхали они толпой, таща на себе орудия труда и тюки с зерном; впереди себя они вели стада овец и коз. Я кричал людям, чтобы они оставили меня в покое и разошлись по домам, но они всё равно шли: у них не было дома. Я был их домом.
Поскольку они настаивали идти за мной, куда бы я ни пошёл, я собрал этих бездушных созданий разного толка, и они стали моей армией, моим народом. И каким прекрасным народом! А воинами? Вряд ли. Но с тех пор начала формироваться великая армия Рама. Её число в самом начале было около десяти тысяч.
С того времени я был одержимым созданием, варваром, презирающим тиранию людей. Я ненавидел человека и сражался, ожидая смерти. Я не боялся умереть, как многие из моих людей, потому что я желал умереть достойно. Я никогда не знал, что такое страх. Я знал только ненависть.
Когда кто-то ведёт в атаку и бежит впереди один, без прикрытия ни с одной, ни с другой стороны, он должен быть безумцем. Тот, кто способен на это, ведом мощной силой, имя которой – ненависть. Так что на меня стоило посмотреть, попробуй кто-нибудь из моих благороднейших врагов зарубить меня, если бы только они оказали мне эту честь. И я выбирал самых достойных противников посредниками моей кончины. Но знаете, там, где нет страха, есть победа, завоевание. Так я стал великим завоевателем. До меня не существовало завоевателей, существовали только тираны.
Я создал войну. Я был первым завоевателем, известным на этом плане. До меня не существовало никакой военной фракции против высокомерия атлантов. Никакой. Я создал её. В своём гневе и враждебности и в своём желании быть благородным в своих чувствах я стал тем, кого вы могли бы назвать великим созданием. Знаете ли вы, кто такой «герой»? Так вот я им и был. Герой спасает жизнь и уничтожает зло, не осознавая того, что, совершая это, и он создаёт зло. Я желал покончить со всеми формами тирании, и я их уничтожал... и, как оказалось, только для того, чтобы стать именно тем, кого я презирал.
С того времени я был одержим уничтожить тиранию и вызвать большее уважение к цвету кожи моего народа. Моя армия росла – от сражения к сражению, от осады к осаде; земли, что мы прошли, люди, которых мы освободили, – всё одно за другим пополняло легенду о Раме и его армии.
Я был глупец, варвар, шут, невежественное создание, свирепый дикарь. За десять лет моего похода я обрушивал войны на головы невинных, я рубил и сжигал, прокладывая себе дорогу через многие земли, пока меня не пронзили огромным мечом. Если бы они оставили его во мне, со мной бы ничего не случилось, но они вынули меч, чтобы я истёк кровью до смерти. Я увидел, как река жизни убывала из моего существа в белоснежный мраморный пол; он казался безупречным, но алая река нашла в нём трещину.
И когда я лежал на холодном мраморном полу и смотрел на кровь, вытекающую из моего существа, я услышал голос. Он обращался ко мне; он мне сказал: «Встань!» «Встань!» – сказал он.
Я поднял голову и оперся на ладони. Затем я подтянул колени, приподнялся так, чтобы моя голова держалась прямо, вытянул левую ногу и опёрся на неё. Собрав все свои силы, я положил одну руку на колено, кулак другой – в рану и встал.
Я стоял, истекая кровью: она сочилась из моего рта, текла между пальцами и струилась вниз по ногам; атаковавшие меня, уже уверовавшие в то, что я – бессмертен, в страхе разбежались. Мои воины осадили город и сожгли его дотла.
Никогда мне не забыть голос, который заставил меня подняться и не дал мне умереть. Многие годы, последовавшие за тем событием, я пытался найти лицо, которому принадлежал тот голос.
Я был отдан под опеку целого окружения женщин, сопровождавших нас в походе. Они выхаживали меня, и я должен был терпеть зловонные припарки из топлёного грифового сала, которые они клали мне на грудь; я должен был во всём подчиняться им и переодеваться у них на глазах. Я не мог даже мочиться и испражняться в одиночку; я должен был делать всё это у них на глазах; вот через какие унижения я прошёл. И по сей день я утверждаю, что грифовое сало предназначалось не для того, чтобы вылечить меня; оно было настолько зловонным, что, когда я вдыхал его, одно только отвращение к этому смраду поддерживало жизнь во мне. Во время моего лечения моя гордость и ненависть все в большей и большей степени должны были уступить самовыживанию.
Пока я поправлялся от того глубокого ранения и не мог делать ничего другого, я стал наблюдать всё, что окружало меня. Однажды я увидел, как покинула этот план одна старушка, прижимая к груди грубую холстину, которую она соткала для своего давно погибшего сына. Я видел, как она, задыхаясь от сдерживаемых рыданий, умирала в свете полуденного солнца: жизнь покидала её тело. Я увидел, как старушка съёжилась на свету, рот её принял выражение ужаса, и её глаза остекленели, перестав реагировать на свет. Ничто не шевелилось, кроме лёгкого ветра и её старых волос.
Я думал о той женщине и её погибшем сыне, и я думал об их большом уме. Потом я взглянул на солнце, которое никогда не погибало. Это было то же самое солнце, которое старушка увидела в трещине крыши своей лачуги, когда она впервые открыла глаза, будучи младенцем; и это было последнее, что она увидела перед своей кончиной.
Я опять взглянул на солнце. И вы знаете, оно было в полном неведении, что женщина умерла. Я смотрел на него, пока мы хоронили старушку под высоким тополем у реки.
В тот вечер, когда солнце клонилось к закату, я проклял его. Я смотрел, как оно приближалось к горным вершинам, похожее на огромный раскалённый драгоценный камень, пылающий огненным глазом. Я оглядывал фиолетовые горы и долину, уже окутанную лёгким туманом; я видел, как тонкие лучи солнечного света золотили все предметы вокруг и делали их сказочно красивыми. Я видел, как бледно-голубые облака оживились, заиграв всеми возможными тонами от алого до нежно-розового.
Я продолжал следить за огненным шаром, опускающимся за горы, которые уже маячили своими острыми зубцами на горизонте; я следил за ним до тех пор, пока последние лучи его великолепия не скрылись за последней вершиной. Надо мною прокричала ночная птица. Я поднял голову и различил в темнеющем небе прибывающую луну, светящуюся бледным светом. Повеял лёгкий ветер, он расшевелил мои волосы и высушил мои слёзы; всё это вызвало боль в моей душе.
Понимаете, я был великий воин. Мечом я мог разрубить человека пополам в доли секунды. Я обезглавливал, рубил, потрошил. Я знал, как пахнет кровь, и я сжигал людей. Но зачем я всё это делал? Ведь это не мешало солнцу закатываться в блеске своего великолепия. И это не мешало птице кричать в ночи. И луна выплывала в небо, несмотря ни на что.
Вот тогда я начал размышлять о Неопознанном Боге. Единственное, чего я желал всем сердцем, – это понять то, что казалось таким грозным, таким таинственным и таким далёким. И что такое человек? Кто он был? Почему в нём было меньше величия, чем в солнце? Почему та старая женщина не могла жить? Почему человек, будучи таким многочисленным на этом плане и обладающий созидающей и объединяющей силой, был самым уязвимым из всего сотворенного? Если человек был настолько важен, как мне говорили, так почему же, когда он умирал, он становился таким незначительным, что солнце не останавливало свой ход почтить его память, и не багровела луна, и утка не приостанавливала свой полёт? Казалось, что человек не имел никакого значения, потому что, несмотря на его гибель, всё продолжалось, как раньше.
Всё, чего я хотел, – это знать.
У меня не было учителя, чтобы научить меня понимать Неопознанного Бога: я не доверял человеку. Я столько видел и столько потерял из-за человеческого зла и искажённого мышления людей. Я видел, как один презирал другого, считая его бездушным. Я видел, как потрошили невинных, как их от страха сжигали. Я видел на рабовладельческом рынке детей, обнажённых для осмотра, которых разглядывали извращённые души. Я видел, как они вырывали у подростков волос на лобке, для того чтобы они выглядели маленькими детьми, когда их насиловали. Я видел, как священники и пророки, исходя ненавистью к человечеству, придумывали страшных и грозных существ для того, чтобы при помощи религии править людьми и держать их в повиновении.
Не было на земле человека, кто мог бы стать моим учителем: мышление каждого живущего было искажённым; всё, что было чистым и невинным, было искажено его собственным ограниченным пониманием. Поэтому я не желал иметь ничего общего с Богом, созданным человеческим пониманием; если человек создал Бога, то этот Бог был подвержен ошибкам.

Это были элементы жизни, подлинные учителя всего, кто научил меня понимать Неопознанного Бога. Я учился у дней. Я учился у ночей. Я учился у нежной, незначительной жизни, изобильной, даже несмотря на разрушение и войну.
Я наблюдал солнце в его приближении к своему ликующему моменту на горизонте. Я прослеживал его путь через всё небо, как оно заканчивало его на западной стороне и отходило ко сну. Я понял, что солнце, хотя и негласно, очень умно контролировало жизнь, потому что все удалые и храбрые, воюющие друг с другом с заходом солнца прекращали свои военные действия.
Я наблюдал красоту луны в её бледном свете, когда она исполняла свой танец на небесах, освещая темноту так загадочно и так красиво. Я смотрел на огни нашего палаточного городка и как они отражались в вечернем небе. Я слушал, как дикая утка опускалась на воду, как шуршали в гнёздах птицы; я слушал смех детей. Я наблюдал падающие звёзды, соловьев, изморозь на камышах, скованные льдом волны озера, создающие иллюзию иного мира. Я видел, как при дуновении ветра изумрудные листья оливковых деревьев превращались в серебро.
Я наблюдал женщин, стоящих в реке, пока они набирали воду в свои сосуды; их юбки, завязанные узлом, обнажали их алебастровые колени. Я слушал шум женских пересудов и поддразнивание в их смехе. Я улавливал запах далёкого костра и запах чеснока и вина в дыхании моих воинов.
Не раньше чем после внимательного наблюдения и глубоких размышлений о жизни и её неиссякаемости, открыл я для себя, кто был на самом деле Неопознанный Бог. Я пришёл к заключению, что Неопознанный Бог не был теми Богами, которых создало искажённое мышление человека. Я понял, что Боги в умах людей – это всего лишь олицетворение того, чего люди больше всего боятся и уважают; и что истинный Бог – это неиссякаемая сущность, позволяющая человеку творить и воплощать свои иллюзии по своему собственному выбору; и что он, Бог, всегда здесь в ожидании возвращения человека следующей весной, в следующей жизни. Я осознал, что Неопознанный Бог есть не что иное, как мощь и неиссякаемость жизненной силы.
Кто же был Неопознанный Бог? Это был я... и птицы в ночных гнёздах, изморозь на камышах, утренний рассвет и вечернее небо. Это были солнце и луна, дети и их смех, алебастровые колени и журчащая вода, и запах чеснока, кожи и латуни. Заняло много времени понять это, хотя все это было всегда передо мною. Неопознанный Бог был ни за луной и ни за солнцем. Он был вокруг меня. И с момента рождения этого нового понимания я начал любить жизнь, ценить её и находить в ней смысл. И кровь, и смерть, и смрад войны – это было ещё не всё. Была жизнь, и такая большая, какою мы никогда её не видели.
Позднее, благодаря этому осознанию, я пришёл к пониманию, что человек есть самое великое из всего сотворенного и что причина того, что солнце продолжало свой ход, когда человек умирал, заключалась в том, что солнце даже и не предполагает, что оно может умереть. Всё, что оно знает, – это быть.
Когда путём созерцательной мысли я осознал, кто и что был Неопознанный Бог, я не захотел иссохнуть и умереть, как та старая женщина. Должен быть способ, подумал я, как стать вечным, подобно солнцу.
Когда я окончательно поправился от того серьёзного ранения, у меня не было других дел, кроме как сидеть на плато и смотреть, как моя армия жиреет от безделья. Однажды, когда я смотрел на горизонт, улавливая смутные очертания призрачных гор и едва виднеющиеся долины, я спросил себя, а как это – быть Неопознанным Богом, жизненным элементом, и как могу я стать частью этой вечной сущности?
И вот именно тогда ветер сыграл надо мной шутку и оскорбил меня самым невероятным образом. Он поднял мою длинную царственную мантию и задул её прямо мне на голову, что поставило меня в неловкое положение. Не очень благородная поза для завоевателя. Затем ветер поднял впечатляющий столб шафрановой пыли в форме колонны, упирающейся в самые небеса. А когда я утратил к ней интерес, ветер утих, и вся пыль упала на меня.

После этого ветер со свистом полетел вниз по ущелью, вниз к реке и дальше к прекрасным оливковым рощам, играя с листьями и превращая изумруд в серебро. Он высоко вздул юбку молодой красавицы, вызвал по этому поводу смешки и помчался дальше. По дороге он сдул шляпку с головы маленького ребёнка, и ребёнок побежал за ней, радостно смеясь.
Я потребовал, чтобы ветер вернулся ко мне, но он только рассмеялся жёсткими порывами в ущелье. И только тогда, когда я, почти посиневший от выкрикивания команд, опустился на землю, он вернулся и мягко подул мне в лицо. Вот это – свобода.
В то время, как не было ни одного человека, кто мог бы стать моим идеалом, ветер вёл себя именно так, что он вполне мог бы им стать. Вы не можете видеть ветер, и всё же, когда он в ярости налетает на вас, вы – жертва налёта. И каким бы сильным и могущественным вы ни были, вы не можете объявить войну ветру. А что вы можете сделать? Разрубить его палашом? Зарубить его топором? Плюнуть в него? Так он же принесёт вам всё это обратно в лицо.
Кем ещё может стать человек, подумал я, чтобы он смог обрести такую свободу движения, такую силу, которая не поддастся ограниченной природе человека, силу, которая позволит ему быть в любом месте и в любое время, силу, которая, в отличие от человека, никогда не умирает?
Для меня ветер был сущностью наивысшего порядка, ибо он был неиссякаемым, свободно перемещающимся и всепоглощающим. Он не знал ни границ, ни форм. Он был само волшебство, он был постоянно ищущим и смелым, и именно этим он больше, чем что-либо, был похож на божественную сущность жизни. И ветер никогда не осуждает человека. Ветер никогда не отрекается от человека. Ветер, если вы его позовёте, придёт к вам через любовь. Идеалы должны быть такими.
Итак, я пожелал стать ветром. Многие годы я созерцал его. Он стал моим идеалом. Он был тем, чем я хотел стать. На это и были направлены все мои мысли. Я созерцал ветер и мысленно растворялся в его неуловимости, лёгкости, в его неопределимых контурах. И по мере того, как я его созерцал, в своём порыве стать им, я им стал.
Первое происшествие случилось шесть лет спустя после моего ранения. Каждый вечер я уходил на моё одинокое плато и сидел там: я смотрел на бледную луну, изливающую мягкий свет, и созерцал ветер. И пришел час, когда, к моему удивлению, я очутился высоко в небесах; я не знал, кто был я, когда повернулся посмотреть вниз.
В одно мгновение я понял, что я находился очень далеко от тела, видневшегося маленьким пятнышком на раскинувшемся внизу плато. Я почувствовал страх – впервые, с тех пор как меня ранили. Этот страх вернул меня обратно в тело.
Я открыл глаза и в холодно-горячем поту осознал, что я был где-то не вне плена моего телесного воплощения. Я чувствовал себя как в раю: я был уверен, что я стал ветром. Я бросился на землю и восхвалил Бога: Источник, Могущество, Причину, Ветер. Никогда мне не забыть того изумительного момента, когда я стал красотою, грацией и богатой жизнью ветра. Я понял, что это моя непоколебимая решимость и всегда ясный мысленный образ того, чем я хотел стать, помогли мне стать ветром.
Вечером следующего дня я поспешил к месту моего уединения; с ликующей радостью погрузился в созерцание ветра... и ничем не стал. Я попытался еще один раз, ещё и ещё. Я знал: то, что я уже испытал, было не просто моим воображением. Я увидел всё в другом свете. Я был в воздухе, как голубь или как ястреб, и я видел своё жалкое «я» под собою.
Ничего я не хотел, ничего я не желал, ничего, кроме одной мысли – стать той свободой. Но как я ни старался, сколько пота ни проливал и сколько бы проклятий ни следовало за этим, ничего у меня не получалось. Я оставался там, где был, – и с телом ещё более тяжёлым, чем раньше, – ибо я осознал (возьмите себе на заметку), каким тяжёлым оно было. Но я не утратил свой идеал и не забыл своего ощущения в тот момент, когда впервые взглянул сверху на своё жалкое тело.
Много времени прошло, прежде чем я опять стал ветром, – два года, по вашему отсчёту, два года со времени первого события. На этот раз всё случилось не во время созерцания ветра, а во время погружения в глубокий сон. Я вознёс благодарность Источнику, солнцу, жизни, шафрановой пыли, луне, звёздам, сладкому аромату жасмина. Я поблагодарил их всех. И прежде, чем мои веки опустились, я уже был на небесах, подобный ветру.
Когда я усовершенствовал умение покидать своё тело, я долго учился, как перемешаться в пространстве. Затем случилось так, что один из моих воинов оказался в опасной ситуации. Он упал с лошади, и его нога застряла в стремени. В тот самый момент, как только я подумал о нём, я был рядом с ним и высвободил его ногу. Я стоял над ним и желал ему добра, но он подумал, что это был сон.
В течение многих лет я мысленно путешествовал в разные пространства и встречался с разными созданиями. Я посещал будущие цивилизации в самом начале их зарождении, я видел зачатки пока ещё невидимых жизней. Я научился перемещаться в одно мгновение, ибо я обнаружил: куда следует мысль, туда перемешается и сознание. И как же в дальнейшем я завоёвывал? Я был очень грозный враг, потому что я знал мысли моих врагов; поэтому я их всех побеждал хитростью. Я уже не осаждал царства; я делал так, что они сами себя осаждали.
Поскольку моя решимость стать моим идеалом превратилась в жизненную силу клеток моего телесного воплощения, моя душа постепенно – на протяжении многих лет – меняла программирование каждой клеточной структуры, повышая частоту их вибраций; вот таким сильным было моё желание. Чем спокойнее я становился в жизни, тем сильнее это чувство влияло на мою физическую перестройку, и я становился всё светлее и светлее. Люди смотрели на меня и вздыхали: «Мастер-то наш уж светиться стал». И я действительно светился, потому что скорость вибрации моего тела возросла от скорости материи до скорости света. Именно это излучало свет во мне.
Со временем, под влиянием лунного света, мое тело стало утончаться. И однажды ночью я оказался в лунном пространстве. Я уже перемещался не только мысленно. Я повысил частоту вибраций моего тела до световой и уносил моё телесное воплощении с собой; и был несказанно счастлив, потому что совершал что-то неслыханное. Тем не менее я возвращался – для того, чтобы убедиться, что могу сделать это ещё раз. И я это проделал много-много раз – шестьдесят три раза до моего окончательного вознесения. Это стало таким же естественным, как для вас дыхание.
Когда я стал ветром, я понял каким ограниченным на самом деле был я и как свободны были элементы жизни. Когда я стал ветром, я стал невидимой силой, не имеющей формы; я стал пульсирующим светом, я стал неделимым. И так я мог свободно перемещаться в пространстве: пересекать горы и долины, земную толщу и океаны, и никто не мог меня видеть. И, подобно ветру, я обладал силой превращать изумрудные листья в серебро, раскачивать деревья-исполины, заходить в лёгкие младенца, проникать в уста любовника и возвращаться к облакам, чтобы опять разогнать их по всему небу. Когда я стал ветром, я стал пиком движущей силы, силы, не поддающейся укрощению, силы дикой и свободной: свободной от веса, свободной от измерений, свободной от времени.
Когда я стал ветром, я осознал, как мал и беспомощен человек, когда он не знает самого себя, и каким могучим становится он, когда обретает знание. Я познал: на чём человек достаточно долго сосредоточивает свои мысли, движимый одним только желанием, он им становится. Если человек все время говорит, что он несчастный, бездушный, беспомощный, то он убедит себя в этом и станет таким. Если он называет себя повелителем ветра, он станет повелителем ветра, как стал им я. И если он называет себя Богом, он станет Богом.
После того как я познал всё это, я начал учить моих любимых братьев пониманию Неопознанного Бога, Источника всей жизни. И пришло время, когда я уже был в преклонном возрасте и вся работа над собою, какую я наметил, была выполнена. Я переправился через Индус-реку и там, на склоне горы Индус, в течение ста двадцати дней я передавал свои знания моему народу. Я призвал людей познать, что эти понимания истинны и что источник их божественного руководства находится не во мне, не в ком другом, а в Боге, который сотворил всех нас. И для укрепления их веры – и к их удивлению – я очень плавно воспарил над ними. Женщины от страха закричали. Воины от изумления выронили палаши. Я отдал им честь в знак прощания и призвал научиться тому, чему научился я, и стать тем, чем они желают, как это сделал я.
Только через изучение и понимание элементов жизни, которые, как я обнаружил, сильнее человека и умнее его и которые мирно сосуществуют рядом с ним и несмотря на него, открыл я для себя Неопознанного Бога.
Если вы будете спрашивать у человека: «Как мне следует одеваться? Во что мне следует верить? Как мне следует жить?» – если вы будете спрашивать у него, вы умрёте. Это истина. Идите к ветру и просите: «Дай мне знание, ветер. Раскрой меня и дай мне познать». И он превратит вас из изумруда в серебро, и унесёт вас в глубины ущелья, и рассмеётся вместе с вами в безудержной свободе.Мне посчастливилось учиться у элементов жизни. Солнце никогда не проклинало меня, и луна никогда не говорила, что я должен вести себя иначе. И элементы никогда не объявляли меня неудачником. Мороз, роса, запах травы, копошащиеся насекомые, крик ночного ястреба – все они пребывают неизменно и все они просты по своей сути. И самое замечательное в них, в их простоте и жизнестойкости – это то, что они ничего от меня не хотели. Солнце не поглядело вниз и не сказало: «Рамта, ты должен меня боготворить, если хочешь познать меня». Луна не поглядела вниз и не сказала: «Рамта, проснись. Пора обратить внимание на мою красоту». Они всегда были там, когда бы я ни обращал к ним свой взор.Я учился у того, что есть нечто постоянное, что никогда не осуждает и легко усваивается, если только человек пытается вникнуть в его суть. И поэтому я не стал жертвой искажённого мышления человека с его лицемерием, догмами, предрассудками и многогранным Богом, которому нужно угождать. Вот почему мне было так легко за одну жизнь на этом плане научиться всему тому, что ещё предстоит понять большинству людей, ибо они ищут Бога, созданного интерпретацией другого человека. Они ищут Бога в государственном правлении, в правлении церкви, в истории, которую ещё неизвестно кто и почему написал. Человек основал свою веру, своё понимание, свои мыслительные процессы и все свои жизни на том, что жизнь за жизнью доказывало свою несостоятельность. И всё равно, спотыкаясь о своё собственное искажённое мышление, находясь в плену у своего собственного высокомерия, человек продолжает непоколебимо лицемерить; и это ведёт его только к смерти.После того как я вознёсся, я познал всё, что хотел познать, потому что я перешел из плотности бренного тела в текучесть мысли; и, совершив это, я уже не был стеснён ничем. Вот тогда я познал, что человек по своей сути есть Бог. До того как я вознёсся, я не знал, что душа существует как таковая, и не понимал динамику вознесения телесного воплощения. Единственное, что я знал, – это то, что я помирился со своим прошлым и помирился с жизнью. Я уже не был невежественным варваром, рвущимся на поле битвы. Я уже не был взвинченным и переутомлённым. Я полюбил жизнь и всё прекрасное, что видел на небесах день за днём и ночь за ночью. Такова была моя жизнь.Я научился любить себя, когда сравнивал себя с чем-то грандиозным и величественным. Я стал жить полной жизнью, когда собрал воедино всё своё понимание и направил его на самого себя. Вот тогда пришло спокойствие. Вот тогда я стал больше познавать. Вот тогда Неопознанный Бог и я стали единым целым.Не ветром я стал, а идеалом, который ветер представлял для меня. Теперь я им повелеваю, ибо я стал невидимым принципом – свободным, вездесущим и единым с жизнью. Только тогда, когда я стал этим принципом, я понял Неопознанного Бога и всё, что он есть, и всё, что он не есть, ибо это было то, что я хотел понять. Внутри себя нашёл я ответы, которые позволили мне расширить моё понимание.Я был Рам Завоеватель. Теперь я – Рам Бог. Я был варваром, кто стал Богом путём осознания самых простых и всё же самых глубоких вещей. Я вас учу тому, чему научился я.